Елена Фанайлова: Маскулинность, мужественность, проблемы мужчин, мужчины в кризисе, наконец-то, разговор об этом заходит всерьез. Мы будем обращаться к опыту конференции, которая была проведена Гете-Институтом, это была российско-немецкая диалоговая конструкция, она и продолжается сейчас. Для начала сориентируемся, что же такое маскулинность, чем она отличается от мужественности? Масса определений, ни одно из них не является исчерпывающим. Ваше личное чувство, что такое маскулинность и мужественность?

Артур Гранд: Есть традиционные представления о маскулинности, и это – набор качеств, приписываемых мужчине, каким мужчина должен быть. Он определялся социумом и долгие века был один, а с наступлением ХХ века, когда произошла революция сознания, когда появились суфражизм, феминизм, традиционные представления начали размываться.

Татьяна Зборовская: То, что вы не нашли однозначного определения, связано в первую очередь с культурными различиями. Я знаю это по себе, как человек, пишущий диссертацию в гендерной области. Я езжу на конференции в разные страны, и меня воспринимают абсолютно по-разному. Вы человек сейчас предвзятый, я не могу спросить вас, кто я – мужчина или женщина? А в США продавец в магазине запросто будет обращаться ко мне в мужском роде. У них абсолютно по-другому уже построена интуиция, ощущение многообразия гендера, чего нет даже в европейских странах, чего абсолютно нет в России. Хотя в России у меня бывают ситуации, когда я прихожу в магазин, там стоят два продавца за прилавком, один обращается ко мне в мужском роде, а другой в женском. Но в Германии я абсолютно четко буду проходить как женщина, даже если накачаю бицепсы, обреюсь налысо и так далее, потому что эта страна получила очень сильную прививку феминизма, гендерного равноправия, и у них очень четко выстроена установка, уже на подсознательном уровне, что мужчина и женщина в равной степени имеют право на самовыражение, как им хочется. Если в Америке это привело к тому, что они приняли концепцию многообразия, то в Европе – к тому, что стандартный мужчина и стандартная женщина могут выглядеть и вести себя так, как им хочется. Поэтому даже если у этого человека будет суровый, маскулинный, по нашим представлениям, образ с бицепсами, стрижкой, бутсами, костюмом хаки и так далее, это может быть женщина, просто имеющая право на свободное самовыражение.

Из конференции Фонда Генриха Белля и Гете-Института: Сегодня мы говорим о труде и будем беседовать сначала о трансформации маскулинности российских рабочих, потом перейдем к другой очень интересной группе – прекариат, которая частично совпадает с рабочими. Маскулинность я понимаю как набор исторически определенных качеств, предписываемых мужчинам, для того чтобы они занимали определенную гендерную позицию. Это требования, это практики, которые соответствуют этим требованиям, это телесный, личный, культурный опыт. Важно понимать, что это не только свойство индивидуума. Есть целые социальные структуры, создающие образцы маскулинности. То есть маскулинность соотносится с индивидуальными мужчинами, с мужскими телами, но она ими не ограничивается. Она встроена в гендерные режимы многих социальных институтов, таких как армия, образование, система здравоохранения, семья. Маскулинность всегда существует в культуре как позиция в процессе репрезентации. Маскулинность – это всегда про соревнование. Гегемонная маскулинность – это победители этого соревнования, и она всегда существует в историческом контексте, она разная для разных классов, для разных времен, для разных социальных групп, например, своя для рабочих, своя для среднего класса. Таким образом, самое важное, что нам нужно из этого извлечь: типы маскулинности всегда разнообразны, их много, они находятся между собой в иерархических взаимоотношениях. Поскольку маскулинность – это соревнование, мужчина должен доказывать, что он настоящий, а не какой-то неправильный, слабый, неэффективный, в соревновании всегда бывают проигравшие. Применительно к проигравшим иногда употребляется термин "несостоявшаяся маскулинность". Это про мужчин, которые не могут соответствовать требованиям гегемонной маскулинности и оказываются неудачниками. Периодически возникает ситуация, когда значительное число мужчин в данном обществе не имеют возможности соответствовать гегемонным требованиям, которые сложились и все еще тиражируются институтами культуры. Такая ситуация называется – кризис маскулинности.

Елена Фанайлова: Кажется, что все в порядке, и руководители государств у нас – крутые, брутальные парни, всячески демонстрирующие, что они в хорошей физической форме, готовы проявить волю, силу, твердость, агрессию, все что угодно. И вдруг мы говорим о кризисе маскулинности.

Артур Гранд: Лет семь назад я увидел спектакль финского хореографа, это современный танец, где было семеро танцоров, они все были мужчинами, и на протяжении полутора часов на сцене происходило нечто, показывающее, что в их взаимоотношениях друг с другом они были то слабыми, то хрупкими, то ломкими. В общем, это был спектакль, рассказывающий о том, что мужчина не обязан быть маскулинным, брутальным альфа-самцом, а может быть каким угодно, он не должен стараться соответствовать представлениям кого-то о себе самом. Многие люди говорили: "Что это такое, кого нам показали? Что это за слабые, непонятные люди?" Действительно, кризис маскулинности сегодня возникает в разрыве между тем, что мужчина, с одной стороны, должен соответствовать архаичным, старым представлениям о том, какой он должен быть (зарабатывать деньги, быть сильным, сражаться и так далее), а с другой стороны, вроде бы и не должен, вроде как равенство, феминизм, мир меняется. Сейчас мужчина может соответствовать архаичным представлениям, только если он находится на вершине социальной лестницы, если он богат. Но мы же понимаем, что большинство мужчин находятся не на вершине пирамиды, зарабатывают не очень большие деньги, сейчас жизнь везде не самая сладкая. И вроде как он сам себе говорит: ты же мужик, ты должен быть сильным. Но вообще мужчина может быть слабым, мужчина имеет право на слабость. Потому что слабость – это не вопрос гендера, слабость – это свойство человека. Иисус Христос усомнился перед казнью, засомневался в том, что он делает, проявил слабость, и в христианском сознании это как бы образ духовно самого сильного человека. Если даже он засомневался, я думаю, любой мужчина вправе это сделать. В этом зазоре между старыми представлениями и тем, что происходит в мире, и есть кризис.

Татьяна Зборовская: Мужественность, как определение, которое сформировалось в русском языке, в русской культуре изначально, в основном включает в себя качества, во-первых, относящиеся к внешнему виду – физически развитый человек, здоровый, молодец такой. Во-вторых, это свойство человека, проявляющего себя в мужественных поступках, с геройскими качествами, способного на нечто выдающееся. Поскольку это определение уже сложилось и существует столетиями, поменять его в нашем современном контексте уже невозможно, поэтому мужественность и маскулинность существуют у нас параллельно. Есть довольно неплохой метод ассоциативного словаря, с которым я работаю в психолингвистике. На основании этого складывается ассоциативная картина мира. По России картина пока еще довольно консервативная, мужчина – это отец, муж, любимый, работает, домой приходит, что-то бытовое. Такие опросы проводятся преимущественно среди образованных и высокообразованных слоев населения, начиная со студентов филологически факультетов, потому что им проще объяснить механизм опросных процессов, поэтому все равно здесь есть некая погрешность. Но приблизительно 70% населения России живет за пределами крупных городов, мы по-прежнему аграрная страна, и у людей в деревне совершенно другие проблемы, цели и задачи, их маскулинность по-прежнему на традиционно консервативно-архаическом уровне. Поэтому у нас такой сильный разрыв между мужчиной среднестатистического рабочего поселка и, например, Сергеем Зверевым. Если говорить про средний класс, в биологическом плане здесь не то что мужчина становится слабым, а возросла потребность в мужчине, который более человечен, проявляет иные качества. Происходит перераспределение маскулинных и феминных качеств в обществе. С тех пор, как у нас появились бизнесвумен, женщины-руководители, произошло изменение экономической структуры общества, которая тоже очень сильно влияет на типичного мужчину и типичную женщину. Женщины взяли на себя многие маскулинные качества. Поскольку большая часть населения у нас имеет необходимость в гетеросексуальных отношениях, не обязательно сексуальных, на рабочем, партнерском, дружеском уровне, у женщин возросла потребность в более чувствительных, понимающих, заботливых людях. Поэтому биологические мужчины оттягивают на себя часть феминных качеств. Говорить о кризисе маскулинности в обществе в этом отношении было бы несколько натянуто, маскулинные качества по-прежнему выражены.

Елена Фанайлова: Я думаю про русскую деревню и про то, как она изменилась в результате коллективизации. Там ведь женщины взяли на себя часть мужских качеств, и это было связано с большой травматической историей страны, и с 30-ми годами, и с войной, и затем с 50-ми. Вся большая колхозно-совхозная история показывает нам, что женщины маскулизировались очень сильно. И для меня удивительным остается вопрос, как в умах людей сохраняется этот маскулинный образ, если в реальности уже все совсем не так?

Артур Гранд: Я еще дополнил и, может быть, усложнил бы эту картину мира. Мы знаем эти строчки: настоящая русская женщина "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет". И мы знаем, что во многих семьях глава семьи – это женщина. Когда я должен был проходить военную службу и пришел в военкомат, там мне нужно было поговорить с полковником, которого все боялись, он должен был сказать: "Ты идешь в армию" или "Не идешь". Все со страхом ждали своей очереди, когда они к нему зайдут. Я зашел к нему, он производил очень суровое впечатление, я волновался, он начал смотреть мои документы, а потом у него зазвонил телефон. Я понял, что позвонила его жена, и вдруг этот суровый альфа-самец, настоящий полковник превратился в удивительно заискивающего маленького персонажа, который обращался к своей жене: "Котик, извини, я, конечно, все сделаю…" Это была феноменальная метаморфоза, и он, видимо, забыл в какой-то момент, что я нахожусь в комнате. Образ маскулинности, кто такой настоящий мужчина, находится в головах не только мужчин, но и женщин.

Елена Фанайлова: Это, безусловно, результат договора. Но самое забавное, что в реальности люди ведут себя совсем не так, как они думают, и про это есть много исследований социологов, в том числе и в глубинке. Я разговаривала с людьми, которые занимались опросами, и там картина настолько пестрая, вообще не про скрепы, а про то, что практики людей гораздо более многообразны.

Григорий Туманов: Я с огромным интересом слежу за российским стендапом, что там происходит. Молодые комики сегодня шутят и высмеивают как раз сексизм, юмор про тупых телок уже не актуален. Сегодня молодые парни, 20-21 год, спокойно говорят о том, что они профеминисты, они высмеивают шутки про то, что "не надо говорить бабе, что ты ее любишь, а то баба охренеет, надо ей всекать". Они не оставляют шансов быть серьезным этому дискурсу. Я смотрю в будущее в этом смысле оптимистично и надеюсь, что порядочные люди, хотя это тоже очень относительное понятие, победят.

Татьяна Зборовская: Сказанное Тумановым говорит о том, что мы приходим уже к постгендерному поколению, к людям, в оптике которых уже нет традиционного мужчины и традиционной женщины. Существуют самые разные модели обществ, есть традиционные общества, где уже изначально пять-семь полов и больше, мы просто мало о них знаем, это Индонезия, Океания и так далее. У американских индейцев, например, существует понятие – двоедушие, это когда человека нельзя однозначно отнести ни к одному гендеру, ни к другому. В традиционных обществах это, как правило, связано с шаманскими функциями, и эти люди отличаются магическими способностями, считается, что они могут лучше понимать людей, лучше видеть какие-то особенности.

Елена Фанайлова: Известно, что это качество художников вообще, и художники, поэты, в частности, начиная с эпохи романтизма говорят о себе: "Я двуполое существо".

Артур Гранд: Андрогинность – это мечта в некотором смысле поэтического человечества.

Татьяна Зборовская: Я хотела бы упомянуть в этой связи книгу, недавно вышедшую в издательстве Ad Marginem, в их новой серии, это перевод с английского, она называется "Может ли гендер меняться?". В ней объясняется, что мы можем уже перестать делить общество на полы. Есть понятие "флюидность гендера", человек плавает постепенно по шкале гендера туда-сюда, в каких-то ситуациях он проявляет себя так, в каких-то так, и в течение жизни это может меняться. В Центре драматургии и режиссуры сейчас идет спектакль "Клятвенные девы" про очень мало известный широкой публике, но хорошо известный специалистам феномен. На Балканах существует обычай: если в семье погибают мужчины, выбирается женщина, которая берет на себя не просто мужские обязанности, а мужской гендер. То есть берет новое имя, новый образ, живет как мужчина, одевается как мужчина, ведет себя как мужчина. И приблизительно к пенсионному возрасту уже нельзя сказать, что это когда-то была женщина. Таким образом биологическая женщина замещает в семье биологического мужчину.

Артур Гранд: Мне глубоко симпатична идея постгендерного общества, только частичку "пост" можно убрать, потому что все стало пост и постпост.

Татьяна Зборовская: Гендерфлюидное или мультигендерное общество.

Артур Гранд: Миф об андрогинности, который очень старый, тоже вызывает у меня симпатию. Но это все равно утопия, и мы можем эту утопию обсуждать, но мир по-прежнему живет в архаичных представлениях о себе самом. Мы живем в эпоху массовой культуры, и говорить о мире надо не по произведениям элитного искусства, а по артистам масскульта. Один из самых популярных сейчас музыкантов – Дрейк, канадский артист, работающий в стиле хип-хоп, ар-н-би. Он не очень талантливый, но безумно популярный, его клип на YouTube посмотрели полтора миллиарда. У него довольно скудоумные песни, в которых он описывает свои отношения с телочками, он одну красотку меняет на другую, на третью, на четвертую, и эти девушки в клипах как обрамления его самого, его тела. То, что люди голосуют за него, выбирают его как своего кумира, говорит что-то о нас и о нашем мире. А если говорить про интеллектуальную публику, то назову канадского психолога и философа Джордана Питерсона. Он интеллектуал, философ, на его телеканале в YouTube около двух миллионов подписчиков, и он очень много говорит о маскулинности, защищает ее всеми возможными способами, о традиционной маскулинности. Он как-то сказал, что Запад потерял веру в маскулинность, и это равно потере Бога. Меня очень удивило это высказывание, потому что он тем самым обожествляет старую идею маскулинности. А вообще заниматься сакрализацией для публичного интеллектуала в XXI веке – довольно экстравагантное занятие. На этом фронте в публичном интеллектуальном поле люди даже не думают о столь глубоко мне симпатичном гендерфлюидном обществе, как мы его назвали.

Из конференции Фонда Генриха Белля и Гете-Института: В германской армии до 2000 года женщины не служили в боевых частях. Была воинская повинность для мужчин, женщины могли служить только в медико-санитарных частях. Это соответствует классическому гендерному стереотипу: женщины заботятся о раненых, а мужчины сражаются. В 2000 году две германские женщины подали иски в Европейский суд и получили право служить в боевых частях. Таким образом германская армия, бундесвер, была вынуждена открыть все сферы для женщин. С тех пор у нас выросло число женщин-военнослужащих, и сейчас их примерно 10%. Это вызвало большие дискуссии, насколько изменит армию то, что там будут служить женщины, но, похоже, больших изменений не произошло. Можно увидеть, что изменился сам образ армии в общественном восприятии.

Елена Фанайлова: Меня глубоко поражает, что конструкт патриархального мужчины и патриархальной женщины оказывается даже выше, чем все национальные различия. В той же Латинской Америке, на Балканах или в Польше конструкты патриархальности крайне жесткие, центричные, и в чем-то современное российское пространство может быть даже более интересным, потому что мы имеем опять же опыт 1917 года. Я знаю, что вы писали про известную латиноамериканскую книгу про феминицид, про убийства женщин.

Артур Гранд: Есть знаменитый чилийский писатель Роберто Боланьо, самая большая и известная его книга, вообще одна из главных книг XXI века – "2666". Четвертая глава книги описывает вымышленный город в Мексике, на границе с США, Санта-Тереза. Там в 90-х годах происходили массовые убийства женщин. Прототип Санта-Тереза – Сьюдад-Хуарес, реальный город, который находится на границе с США, там происходили и до сих пор происходят эти события, которые в испаноязычной прессе получили название "феминицид". Там были показательные процессы, осужденные, но было очень много вопросов у журналистов и общества, общественное мнение посчитало, что осудили не тех. Конечно, у убийц есть имена, но настоящий убийца – эта тягучая, мрачная, дремучая, патриархальная атмосфера, в которой в Мексике социальные и гендерные роли распределены, как мы об этом говорили: мужчина – альфа-самец, субъект, а женщина – объект с частичными правами субъекта. В Мексике, в Чили эта тема очень актуальна, и женщины там выходят на акции, выступают против насилия.

Елена Фанайлова: Вот мы и пришли к разговору о насилии в межгендерных отношениях. Это то, с чем общество пытается разбираться в последние годы очень серьезно. Здесь разные радикальные движения, типа MeToo, новая волна радиальных феминисток, предпочитающих говорить о мужчинах в дискурсе – преступник. Это очень жесткий подход, но, как считают некоторые комментаторы, необходимый на данном этапе.

Татьяна Зборовская: Надо посмотреть, выйдет ли это на более широкий уровень, будет ли мужчина-преступник прецедентом, переходом к личности преступника. С психологической точки зрения очевидно, что абьюзер не обязательно мужчина.

Елена Фанайлова: Я поддерживаю мысль о том, что насилие – это часть человеческой природы, и нужно очень подробно разбираться с этим.

Татьяна Зборовская: Притом что криминологическая статистика говорит о том, что мужчин-преступников больше, чем женщин-преступников, особенно в области насильственных преступлений.

Елена Фанайлова: И это оборотная сторона маскулинности, той самой силы и власти, о которой мужчины говорят порой с таким удовольствием.

Татьяна Зборовская: И если движение MeToo, обличающее мужчин-насильников, злоупотребляющих своим положением в обществе, охватит и мужчин, которые пострадали от женщин, или тех, кто пострадал от чрезмерного злоупотребления маскулинностью, маскулинным положением, доминантой, то тогда оно, как прецедент, совершенно оправдано, оно выйдет на правильный общечеловеческий уровень.

Клаус Тевеляйт: Все, что было симбиозом, все, что означало равенство людей, этим телом превращалось в иерархию, в систему принуждения, где наверху стоит один – фюрер, и потом вся эта система иерархии спускается вниз, до самой низшей ступени, на которой стоят женщины, дети, и со всем уж низшая ступень – пролетариат. Сверху – дворяне, землевладельцы, промышленники, в середине – военнослужащие, а потом уже все остальное, в том числе пролетариат. Пролетариат хотел власти в 20-е годы в Германии. Они начинали приглашать советские республики и пытались перевернуть эту пирамиду с ног на голову. И тут внезапно приходит человек и говорит: спокойно, сейчас я приведу мир в порядок, я все сделаю, как должно быть. Фашисты во всем мире работают как будто в ситуации необходимой самообороны. Они сначала создают ситуацию, в которой им легко оправдаться тем, что им приходится обороняться. Посмотрите, что происходит сегодня. Кто-то говорит: женщины хотят захватить власть, все эти феминистки. Потом говорят, что евреи хотят захватить власть в мире, потом – пролетариат, потом еще кто-то. Всегда начинается с того, что кто-то хочет владеть всем миром, значит, нужно обороняться. Сегодня в Германии это – мусульмане, или в Норвегии такое тоже бывает, а когда-то это были социал-демократы. Сейчас стало менее жестко, они предлагают не убивать, а перестают пускать людей в страну. И дальше можно оправдать все, что угодно. Можно убивать во имя христианства, во имя Аллаха, во имя кого-то еще. Самое главное – устранить телесность, то, что чувствует тело. Это все неизбежно выливается в решение убивать. Экстремизм начинается там, где в глубине души уже принято решение убить, физически устранить кого-то или что-то, будь то целая раса, например, евреи, или целый класс, пролетариат, или, скажем, женщины.

Елена Фанайлова: У профессора Тевеляйта теория, что насилием уже с этими людьми, которые выросли, ничего не сделаешь. Можно изменить ситуацию только на этапе воспитания младенца, а это значит – изменить условия существования его родителей. И возможно, вызовы маскулинности, которые связаны с социальными проблемами, уже сейчас решаются. Речь идет об изменении структуры труда.

Из конференции Фонда Генриха Белля и Гете-Института: Появилась новая маскулинность, такая неолиберальная модель, которая характерна для мужчин более молодого поколения. Здесь я введу понятие прекариата. Это класс социально неустроенных людей, не имеющих полной гарантированной занятости, работники с временной или частичной занятостью, которые устойчиво воспроизводятся. Для прекариата характерна слабая социальная защищенность, это работа или временная, или без официального оформления, это отсутствие социальных гарантий, нестабильный доход, очень часто депрофессионализация, поскольку та формальная занятость, которая доступна этой категории людей, хотя и предполагает постоянный контракт, в чисто финансовом отношении оплачивается тоже очень скудно. Это вызывает очень серьезное переживание. Есть точка зрения, что прекариат – это новый опасный класс (самая известная книга про прекариат называется именно так), потенциал для будущих революций и социальных волнений. Наши исследования пока этого не показывают. Прекарии смиряются со своим положением, они недовольны в основном, но уже не делают реальных попыток вернуться на рынок постоянного труда. Прекарны создают новые формы маскулинности, которые утверждают себя не за счет кормильца семьи или профессионала, что характерно для классической российской маскулинности, особенно рабочей маскулинности. Мы видим разнообразие способов перформансов маскулинности, изображения маскулинности, которые теперь базируются часто не на работе, а на всяких досуговых практиках, маркирующихся как мужские. Мужчины-прекарии обладают крайне ограниченными экономическими, культурными и символическими ресурсами, чтобы построить традиционную для российского гендерного порядка мужественность, но они ее уже не проблематизируют. Старшее поколение проблематизирует, а более молодое нет. Они уже не особенно и хотят быть кормильцами, не видят проблемы в том, чтобы жить за счет родителей, жены или подруги и не чувствуют себя из-за того некомфортно. Мужской габитус становится более гибким, страдания пресловутого слесаря Гоши из всем известного фильма – это уже не про них.

Елена Фанайлова: И я бы здесь я посмотрела бы сразу Михаэля Мойзера, где он говорит об изменении статуса кормильца.

Михаэль Мойзер: Для мужчины связь между семьей и профессиональной деятельностью в традиционной семье выглядит так: он занимает позицию кормильца и кормит семью. Эта традиционная модель кормильца все больше уходит со сцены, она исчерпывается. Сейчас она составляет 28%, то есть эта модель не пропала, но она уже не представляет собой большинства. Сильнее всего распространена модель, когда отец работает полный день, а мать – на неполной ставке. Я назвал бы это модицифицированной моделью кормильца. Мужчина остается главным кормильцем семьи, но перестает быть единственным. В меньшей степени получила развитие, несмотря на все изменения в гендерных отношениях, модель, когда оба супруга работают полный день, то есть оба вносят равный вклад в семейный бюджет. Это дает общее впечатление о том, как меняется традиционная модель. Сейчас мы наблюдаем, что там, где мужчина является кормильцем, он совершенно не обязательно является главой семьи. Это следствие эмансипации женщины, изменения гендерных отношений. Следующий аспект, который также важно отметить, он в последние 15-20 лет стал особенно значимым, это ситуация, когда мужчина становится отцом, он сталкивается с новым пониманием функции отцовства, когда оно не ограничивается только ролью кормильца, когда от отца ждут и требуют еще и того, чтобы он участвовал в воспитании детей и уходе за детьми. По опросам мы знаем, что у молодых мужчин это понимание отцовства – не только быть кормильцем, но и интересоваться, как растут дети, участвовать в их воспитании и уходе за ними, эта потребность также растет.

Татьяна Зборовская: Притом что меняется модель труда, меняется и модель свободного времени. И не только за счет различных досуговых занятий, как байкерство или бокс, где мужчина выражает свою внутреннюю сущность. Времени, которое он проводит дома, с семьей, становится больше. Мужчина становится вовлеченнее, и это, соответственно, отражается и на его семейных отношениях, он сам по-другому понимает свое положение в семье. Если нет возможности найти няню, привлечь бабушку и так далее, ребенка иногда берут на работу. По моему опыту гораздо чаще случаи, когда ребенка берет на работу папа. В этом году все топовые позиции в премии молодежной литературы заняли книги, в которых есть отец-одиночка и описываются его отношения с ребенком. Модель совершенно поменялась. Показывается отец, заботящийся о воспитании и пропитании ребенка, он все время на работе, он постоянно зарабатывает, и это абсолютно та же модель, как и брошенная мать. Точно так же меняются и партнерские отношения. Германия занимает в последние годы второе место в мире после Японии по количеству взрослых людей, живущих без пары, нет стремящихся выходить замуж или жениться. Мужчины в возрасте 50 плюс-минус совершенно спокойно говорят "моя девушка", "моя подруга", у них нет стабильных семейных отношений. Женщин, которые решаются говорить "мой молодой человек" примерно в том же возрасте, гораздо меньше. Им проще сказать "мой муж", и не важно, есть у вас штамп в паспорте. Так она чувствует себя более защищенно, и не создается впечатление гулящей женщины. Эти стереотипы до сих пор живы.

Из конференции Фонда Генриха Белля и Гете-Института: Если у старших поколений эта гадостная неуверенность является серьезной проблемой, то младшее справляется с этим как-то по-другому. Такого рода мужчина может взять на себя часть домашнего хозяйства, те, у кого есть дети, с удовольствием ими занимаются и через отцовство позиционируют себя как мужчин. Это немного другой мир.

Артур Гранд: Тевеляйт рассказывал, как создаются правые группировки, мне кажется, сегодня это очень болезненный вопрос. Правый поворот совершен во всем мире. Но есть такое популярное сейчас движение "альтернативные правые", и есть такой канадский правый философ и писатель Гэвин Макиннес, он придумал движение в Америке "Гордые парни". Название комично в своей торжественности уже для 2019 года, инфантильно и архаично, но это движение существует в западном мире, где, казалось бы, изменения, перераспределение ролей, феминность, где мы думаем о постгендерном мире. Эти симптомы мы видим постоянно.

Елена Фанайлова: Как мы видим, на самом деле, картина крайне пестрая и противоречивая. Нет никакой определенности ни в образе маскулинности, ни в образе женственности. А с возникновением индустриального общества все эти роли, все паттерны, все стереотипы давным-давно меняются, перемешиваются. Просто сейчас наступает новый этап разговора об отношениях мужчин и женщин, о социальном гендере, о том, кто что обязан. Это все пересматривается, особенно в свете борьбы с насилием. В общем, все это ужасно интересная картина, и любопытно вспомнить историю своей семьи, историю семьи ХХ века и подумать, как гендерные роли менялись у наших дедушек, бабушек, матерей, отцов, и как это выглядит сейчас.