Александр Генис: 70 лет назад, в январе 1949 года была написана пьеса, которая произвела революцию в театре. По влиянию ее можно сравнить лишь с тем переворотом в литературе, что вызвала публикация романа другого ирландца, Джеймса Джойса “Улисс”. Я, конечно, говорю о пьесе Сэмюэля Беккета “В ожидании Годо”.
Сегодня, отмечая эту судьбоносную для всей западной культуры дату, мы – в рамках нашей архивной рубрики “В тему дня” – вспомним беседу с Владимиром Гандельманом.
Беккет был великим писателем – и не менее великим затворником. Вот почему публикация его писем вызвала настоящий ажиотаж у поклонников писателя. Сегодня мы с Владимиром Гандельсманом совершим экскурсию по эпистолярному наследию нашего любимого автора.
Владимир Гандельсман: Саша, если бы мы с вами разыграли сейчас пьесу Беккета “В ожидании Годо”, то ваша первая реплика была бы – “гиблое дело”. Если вы помните начало этой сверхзнаменитой пьесы...
Александр Генис: Да, но почему, спрашивается, это была бы моя реплика, а не ваша?
Владимир Гандельсман: Потому что я бы играл роль своего тезки, так естественнее, – Владимира, а вы – Эстрагона.
Александр Генис: Ладно, договорились. К тому же эстрагон – это еще и кулинарное, а значит – близкое мне понятие. Кстати, у Вагрича Бахчаняна в связи с этими именами есть своя теория Беккета. Он считает, что под Владимиром тот вывел Маяковского, а под Эстрагоном – Пастернака, тоже огородная фамилия. Беккет и впрямь интересовался Россией. У него в 30-е было даже прозвище – “Обломов”, так его называла Пегги Гуггенхайм, но остальное – на совести Бахчаняна. Вернемся к пьесе.
Владимир Гандельсман: С самого начала и в течение всей первой сцены Эстрагон пытается снять ботинок, но безуспешно. Вот он и говорит: “Гиблое дело”. Вы знаете, мне очень ясно представляется Сэмюель Беккет, который вот так бормочет постоянно “гиблое дело”, и при этом его неуклонно его продолжает. Я вижу, как он разыгрывает спектакль своей жизни, в котором он, писатель, пишет словно бы через не могу, но пишет. В котором само утверждение, что надо текст сокращать до минимума, до исчезновения (“я стараюсь вычеркнуть как можно больше”, говорил он о своих вещах), является абсурдным и издевательским, потому что именно оно и продолжает этот текст, который надо, по его мнению, прекратить.
Александр Генис: И тому подтверждение – тот толстый том писем Беккета, который мы сейчас обсуждаем.
Владимир Гандельсман: Совершенно верно. Добавим, что это к тому же лишь первый том и что наше “в ожидании Беккета” продолжится, пока не выйдет еще три тома. Итак. “Письма Сэмюеля Беккета (1929–1940), 800 страниц, Cambridge University Press. В это трудно поверить, но доказательства перед нами: Сэмюель Беккет, самый неразговорчивый писатель 20-го века, человек, который сказал, что “каждое слово есть никчемное нарушение тишины и небытия”, – состоял в непрерывной и многословной переписке.
Александр Генис: Каковы первые впечатления?
Владимир Гандельсман: Письма Беккета не только нежны и сердечны, но зачастую весьма пикантны, иногда грубы, язвительно остроумны и непристойны – и это самая большая неожиданность. Письма отправлялись из разных городов: Париж, Дублин, Лондон, Дрезден – отовсюду, где Беккет жил (а жил он долго – он родился в 1906-м и умер в 1989 году). Он часто бывал один и одинок, но друзей было много, включая Джеймса Джойса, Пегги Гуггенхайм, художника Джека Батлера Йейтса, брата Уильяма... Письма соединяли Беккета с миром. Он отвечал безупречно вежливо и аккуратно практически на каждое письмо, заканчивая “Всегда Ваш”, “Всех благ” или “Благослови Вас Бог”. Иногда просто – “Сэм”. Подготовка писем Беккета к публикации – непростая задача. Он писал их на трех языках: английском, французском и немецком, – и они кишат неологизмами и каламбурами на смеси всех языков. Кроме того, по мнению специалиста, у него был худший почерк в 20-м столетии, если сравнивать со всеми на свете авторами. Неожиданностью явилось и то, что за 4 года до смерти Беккет санкционировал их публикацию. И сопроводил санкцию афористической пометкой: “Печатать только те письма, которые имеют отношение к моей работе”.
Александр Генис: Теоретически понятно, что он имел в виду, но что это значит на практике? Беккета нет, кому определить?
Владимир Гандельсман: Естественно, редакторы сочли, что почти все имеет отношение к его работе. И все же это скорее избранные места из переписки, чем полное собрание. Беккет также просил редакторов обойтись без комментариев. На что они ответили – пусть без комментариев, но контекст-то должен быть – тот фон, на котором происходит переписка. В итоге контекста получилось иногда больше, чем текста.
Александр Генис: Володя, всем известны литературные достижения Беккета, он лауреат Нобелевской премии 1969 года, его вещи стали основополагающими для литературы 20-го века, для театра абсурда и так далее. И не об этом сегодня речь. Речь о письмах. Давайте пороемся в опубликованной переписке, чтобы привести примеры того, что стало неожиданностью: какие-то его афоризмы, язвительные или грубые реплики, встречающиеся в письмах.
Владимир Гандельсман: Конечно. Человек он был очень живой, все-таки ирландец, не забудем об этом. Он в одном из писем пишет: “Мисс Костелло сказала мне: “От вас не услышишь доброго слова ни о ком, кроме неудачников”. Беккет добавляет: “Я думаю, это лучшее, что сказано обо мне за последние сто лет”.
Александр Генис: Это можно было бы сказать и о Довлатове. Да и ответ Беккета ему бы понравился. У них, кстати, был общий литературный агент в Америке. Но, продолжим тур по письмам.
Владимир Гандельсман: Его эстетические взгляды всегда интересны. “Балет докучает мне, потому что музыка играет в нем вспомогательную роль”. Или: “Серьезная музыка не имеет практического предназначения”. Его негативные суждения так забавны и обаятельны, что невозможно отделаться от впечатления какого-то разыгрываемого спектакля. Лейтмотив его ранних писем, образно говоря, это “гиблое дело”, с которого мы начали разговор. Он словно бы практикуется в ничегонеделании. Ничего не происходит. Не могу писать. И в дальнейшем – много о здоровье. О сердцебиениях, кисте в горле, о приступах депрессии. Еще цитата: “Я в такой депрессии, в какой может быть только кочан капусты (казалось бы, можно остановиться, уже выразительно, но Беккет продолжает), выеденный слизняками”.
Александр Генис: При этом этот кочан очень любили женщины. Он пользовался огромным успехом у дам.
Владимир Гандельсман: Он красивый очень человек.
Александр Генис: Недаром Бродский говорил, что он мечтал бы быть похожим на Беккета в старости.
Владимир Гандельсман: Обратите внимание, сохранилось очень много его фотографий. Вот нелюдим, скромник, а сколько фотографий!
Александр Генис: Потому что у него лицо было как географическая карта, – тоже Бродский сказал. А любовные письма?
Владимир Гандельсман: Увы (или слава Богу), писем, касающихся любовных интрижек, пока нет. Так что любителям клубнички делать тут нечего. Есть много, повторяю, забавного и абсурдного. В одном из писем, например, он высказывает желание быть пилотом на коммерческих рейсах, воображая надпись на борту самолета “Эйр Беккет”. В другом письме он обращается к Эйзенштейну с просьбой принять его в московский институт кинематографии. Его, в прошлом человека сильно пьющего, тянуло в Россию.
Александр Генис: Скорее, к Эйзенштейну. Ведь и Джойс был горячим поклонником режиссера. Он смотрел “Потемкикна” вплотную к экрану, последним краешком зрячего глаза. Кстати, есть ли что-то о Джойсе, – ведь Беккет был его секретарем и восторженным читателем, хотя писательски он преодолевал многословный опыт Джойса. Где у Джойса – плюс, у Беккета – минус.
Владимир Гандельсман: Одно упоминание – очень смешное. Беккет помогал Джойсу в его работе над “Поминками по Финнегану”. Так что в переписке мелькает Джойс – то там, то здесь. Вот цитата: “Джойс заплатил мне 250 франков за 15 часов работы над корректурой”. И добавляет: “Потом он возместил недоплату старым пальто и пятью галстуками. Я не отказался. Легче быть уязвленным, чем уязвлять”. Вот так. Конечно, наш разговор сегодня носит немного легкомысленный характер. Но о творчестве Беккета написаны тома, а вот о его письмах разговор только начинается.
Александр Генис: А какой для вас смысл в писательских письмах?
Владимир Гандельсман: Вы знаете, Василий Розанов говорил, что со временем литературная критика вся сведется к разгадке личности автора и авторов. И вот тогда письма авторов, посмертно собранные и напечатанные, приобретут необыкновенный интерес, значительность и привлекательность.
Александр Генис: Он же говорил, что сочинения автора – это то, чем он хотел казаться, а письма его – то, что он есть.
Владимир Гандельсман: Вот здесь я не согласен. Я думаю, что Беккет и в письмах бывал игроком. А в творчестве – наоборот, бывал предельно откровенен и необычайно глубок. Но это другой разговор. Вы знаете, когда Беккет получил Нобеля, он поблагодарил Шведскую Академию за оказанную честь, но на церемонию не поехал и спрятался от настойчивых поклонников. Один из поклонников, впрочем, его растрогал: парижанин по имени Жак Годо направил писателю письмо с извинениями, что заставил его долго ждать. И я не удивлюсь, если в 4-м томе собрания писем, в самом последнем письме Беккета мы найдем обращение к нам, читателям его писем: “Извините, что я заставил вас долго ждать. Всегда ваш, Беккет”.
