Российская оппозиционная интеллигенция не любит Владимира Путина. Причем не только потому, что она не согласна с его политикой – она не уважает его самого. Достаточно вспомнить пренебрежительный отзыв бывшего диссидента Владимира Буковского: "Он же не понимает ничего, этот маленький человечек, полтора метра с кепкой, кроме своей гэбистской работы". Интеллигенция считает, что не полагается мочить оппонентов в сортире или предлагать критикам обрезать так, чтобы уже ничего не выросло.

А вот остальное население Российской Федерации, похоже, решительно одобряет деятельность президента: он (или его "дубль" Дмитрий Медведев) всегда побеждал в первом же туре президентских выборов. Для рациональных наблюдателей это загадка, ведь не может же быть, чтобы россияне до такой степени не осознавали очевидной пагубности и бесперспективности курса Кремля на конфронтацию с Западом, на сворачивание возможности политических дискуссий внутри страны и разбазаривание ее природных богатств? Поэтому среди оппозиции широко распространено простейшее объяснение: никакой реальной поддержки Путина нет, а итоги выборов попросту подтасованы.

Более того, главный механизм подтасовок – стопроцентное голосование за победителя выборов на избирательных участках со стопроцентной явкой – был сравнительно недавно выявлен с помощью объективных методов математической статистики. Австрийские ученые показали, что эта махинация наверняка применялась на президентских выборах 2011 года в Уганде и 2012 года в России и отсутствовала на выборах 2004–2011 годов в Австрии, Канаде, Чехии, Финляндии, Франции, Польше, Румынии, Испании и Швейцарии. Тот же способ искажения итогов российских выборов – и думских, и президентских – несколько ранее был подтвержден и отечественными математиками.

Математическая статистика потому и объективна, что позволяет оценить также, какой была бы поддержка победителя в честном состязании, без избирательного трюка. Эти оценки могут разочаровать оппозиционеров: подтасованный "сдвиг" результатов оказался не слишком значительным. В частности, по данным российских ученых, В. В. Путин набрал бы в 2012 году 57,7% голосов (вместо официальных 63,6%). Расчеты показывают: даже без стопроцентной явки избирателей Чечни и Дагестана, якобы единогласно проголосовавших за, победа президента в первом же туре все равно была бы обеспечена. Что и подтверждается его личным рейтингом, который вот уже пятнадцать лет не опускается ниже 61% (в июле 2015 года – 87%) – по подсчетам умеренно оппозиционного "Левада-центра".

Безусловно, на результаты выборов и социологические опросы оказывает влияние и многое другое – в первую очередь, практическая монополия власти на телевизионную пропаганду и страх обывателя ответить на любой вопрос не так, как хотелось бы начальству. Но, так или иначе, большинство из тех, кто стоит на стороне президента, делают это по собственной воле. Юлий Ким даже поставил диагноз: "Россия после Крыма свихнулась сразу вся". Хотя можно было бы не ограничиться констатацией факта, а попытаться заглянуть чуть глубже.

Вспомнить, например, что мнение народа может быть услышано только при условии всеобщего равноправного представительства. А в России оно было введено лишь в советское время конституцией 1936 года, когда власть уже не нуждалась в народном одобрении, согласия между ВКП(б) и НКВД было вполне достаточно. Более или менее свободное волеизъявление стало возможным только в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Тогда среди народных депутатов наибольшим авторитетом пользовались демократы, которые и стали новой властью.

Однако, оказавшись у руля государства, они автоматически противопоставили себя народу. Это не их вина, а беда – в России к концу XX века народ уже не доверял какой бы то ни было власти. И неудивительно, ведь прадеды тех, кто голосовал за демократов, миллионами гибли на русско-японской, германской и гражданской войнах; деды теряли нажитое имущество и самую жизнь в Голодоморе и лагерях; отцов не щадили в страшной войне с гитлеровцами; дети возвращались домой "цинковыми мальчиками". Народ, искалеченный такой уродливой историей, не мог не разувериться в государстве и его законах, даже продиктованных самыми благими намерениями. Если снова и снова оказывалось, что уцелеть удается, лишь обманув государство, значит, законы такого государства не могут быть справедливыми. Оставалось жить не по законам, а по понятиям. А откуда взять понятия, вопроса не было: по некоторым оценкам, в середине нулевых уже пятнадцать миллионов человек – четверть взрослого мужского населения России – имели судимость, около восьми миллионов прошли тюремные университеты.

Демократы, с их "правовым государством", власть потеряли. Считается, что им не повезло с экономикой: низкие цены на нефть, организационная разруха, вызванная перестройкой, коррупционная "прихватизация", огромный государственный долг – все это повлекло за собой обнищание населения, дальнейшую криминализацию общества и ненависть к скоробогатеньким олигархам. Но еще больше не повезло в другом: народ так и не смог воспринять благополучных "доцентов с кандидатами" – Чубайса, Гайдара, Немцова и других – как своих, живущих по понятиям. И когда в результате их реформ, хорошо выглядевших на страницах учебников экономики, повседневная жизнь стала еще тяжелее, отторжение народа от теперь уже "дерьмократов" только усилилось.

А вот сменивший их Путин был своим с самого начала. Ведь "маленький человечек, полтора метра с кепкой", с чинариком и финкой не раз бывал заводилой, вожаком, "бугром" в городском дворе или в отдаленной деревне. Ребята его уважали, и даже любимый поэт интеллигенции воспел его "кепчонку, как корону". "Король" безропотно шел на очередную войну или за решетку, а если покидал двор, чтобы превратиться в высокопоставленного начальника – или авторитетного пахана – ему не завидовали, им гордились. "Вот и я, быть может, сумел бы, как он, если бы только пить бросил".

Свой у власти – такого в России раньше не бывало. Народ, конечно, преклонялся перед батюшкой-царем, но своим его не считал – цари были где-то наверху, в неразличимой выси, и соединяла их с народом главным образом общая вера, православие. Да и оно после Петра стало частью государственного аппарата. Не было своим послереволюционное Временное правительство – адвокаты-интеллигенты, зовущие продолжать войну, бедствия которой народ не мог уже выносить. Не были своими и большевики, замкнутая организация с чуждой идеологией, хотя и объявившая поначалу преступный мир "социально близким", начавшая переделывать народ под свои стандарты. Во Франции конца XVIII века нечто подобное пытались осуществить якобинцы, установив революционный террор, но не успели. В России, где время течет медленнее, режим, основанный на терроре, продержался не тринадцать месяцев, а почти семьдесят лет, и здесь эксперимент удался – преобразователи изменили характер народа весьма существенно.

Исторические аналогии всегда рискованны; но после суровых якобинцев настало время Директории, как после большевиков – Ельцина с демократами. А потом пришел "маленький капрал" в треуголке (кепок еще не было), не знавший ничего, кроме своей военной работы. Мелкий офицерик, с трудом содержавший мать и многочисленных братьев и сестер на скудное жалованье, он был своим для солдат революционной армии, которых втайне ценил лишь как расходный материал в борьбе за господство в Европе. Но армия – а в те времена во Франции она и была народом – видела, что всесильный император охотно отвечает на вопросы ветеранов прямо на марше и награждает отличившихся орденами, снятыми с собственного мундира. Тогда такого пиара хватало – это теперь приходится устраивать ежегодные всенародные телепосиделки, гладить тигриц и летать на дельтаплане.

Впрочем, сопоставление Наполеона Бонапарта и Владимира Путина совершенно неправомерно. Первый поднялся от армейского лейтенанта до главы государства самостоятельно, притом всего за пять лет. Второй шел от подполковника КГБ до президента долгие десять лет, и на каждом этапе восхождения активно пользовался поддержкой вышестоящих лиц и, разумеется, своей родной организации. В этом отношении он – типичный назначенец: недаром, пускай в шутку, он докладывал коллегам из ФСБ в 2000 году: "Группа, направленная вами в командировку для работы под прикрытием правительства, на первом этапе со своими задачами справляется".

Характерно, что длительная служба Путина в службе государственной безопасности не повлияла на его популярность, хотя, казалось бы, именно "органы" несут прямую ответственность и за давние массовые несправедливые посадки, и за сегодняшнее "басманное" правосудие. Но память народная отходчива, а нынешних олигархов, "дерьмократов" и прочих интеллигентов не жалко – не свои. К тому же, как выяснилось, прав был председатель КГБ Юрий Андропов, доложивший партии в 1967 году: "Советские органы безопасности – плоть от плоти нашего народа". Это верно даже чисто количественно: в КГБ и его воинских подразделениях служило около 480 тысяч человек (данные 1991 года) и еще примерно 260 тысяч завербованных информаторов (данные 1968 года). Если добавить к этому сотни тысяч солдат охраны, конвоиров на этапах, штат лагерей и тюрем, счет пойдет уже на миллионы, как и счет заключенным. Россия, которая сажала, не так уж отличалась от России, которая сидела: обе жили по единому понятию, сформулированному зеком Иваном Денисовичем: "Одной головы за проволокой не достанет – свою голову туда добавишь". Так что люстрации спецслужб, по образцу некоторых бывших социалистических стран, в России не было и не будет. Зато Государственная дума недавно приняла закон о пенсионном обеспечении внештатных осведомителей ФСБ, полиции и прочих структур безопасности.

Сегодня в России установилась своеобразная демократия – не то суверенная, не то президентская, не то самодержавная. Разовьется ли она далее в полноценный авторитарный режим, пока неясно. Такому режиму нужен не просто президент: нужен Вождь – фюрер, дуче, диктатор, каудильо – непререкаемый и, главное, незаменимый. С непререкаемостью у президента все в порядке – даже не он сам, а его "дубль" заявил как-то: "То, что я говорю, в граните отливается". Но вот незаменимости у назначенца быть не может по определению: если понадобится, вместо него найдут другого. В Советском Союзе настоящим вождем был только товарищ Сталин – все последующие генеральные секретари ЦК КПСС были простыми назначенцами Политбюро. Недаром попытки пропаганды вылепить вождя из очередного генерального секретаря неизменно проваливались, был ли то "наш Никита Сергеевич" или "дорогой Леонид Ильич". Поэтому создание культа личности Владимира Путина в масштабах сталинского не слишком вероятно, да и не нужно – это могло бы помешать устойчивости системы после замены назначенца.

Правда, одно преимущество предполагаемый сменщик Путина утратит сразу же: народ уже не будет считать его своим. Долларовый миллионер и активный функционер режима, назначенный все той же организацией – а других кандидатов в ближайшие годы не предвидится, – не будет похож на "маленького человека с кепкой", пусть даже он и воспользуется соответствующей лексикой. Исторический эпизод "свой у власти" закончится, и привычное российское недоверие к власти вернется. Рейтинг нового назначенца – если он все еще будет замеряться – заметно упадет. Все это, конечно, при условии, что цены на нефть и газ не обвалятся еще сильнее, и теперешнее Политбюро не сбежит за рубеж с присвоенными капиталами. Или если не начнется активная вооруженная охрана "Русского мира" – такого система тоже не выдержит.

Тем не менее шанс на создание в России настоящей демократии все еще сохраняется, только весьма отдаленный. Это Моисею понадобилось всего сорок лет, чтобы народ позабыл рабство египетское – здесь так быстро не получится. Излечиться от недугов, укоренившихся в сознании русского народа, изуродованного своей страшной историей, – на это потребуется самое меньшее несколько поколений. Но, как ни медленно течет национальная история, время третьего Рима – московской империи, последней из семьи динозавров, когда-то существовавших в Европе, – все равно подходит к концу, причем на наших глазах. А четвертому Риму, как известно, не бывать.

Григорий Никифорович – доктор биологических наук, кандидат физико-математических наук (Сент-Луис, США)